Вернись из полета [сборник 1979, худож. С. Л. Аристокесова] - Наталья Федоровна Кравцова

кажется, что не берег извивается, а самолет то удаляется от моря, то приближается к нему. От ярких звезд на воде — светлая дорожка.

Где-то впереди — Севастополь. Там еще держится враг. Еще немного усилий — и город будет освобожден, немцы будут сброшены в море. Им некуда деваться. Сейчас они упорно дерутся, цепляясь за последний клочок земли в Крыму. Единственное для них спасение — эвакуация войск самолетами. Через Черное море, в Румынию. Но успеют ли они?

Последний аэродром, оставшийся в руках немцев в Крыму, работает непрерывно, днем и ночью, несмотря на штурмовки с воздуха, несмотря на бомбежку. Фашистские самолеты летят в Румынию, увозя раненых, потом возвращаются оттуда с войсками и оружием.

Недавно на Качинский аэродром, севернее Севастополя, залетел возвратившийся из Румынии транспортный самолет. Нарушилась связь, и летчик перепутал аэродромы. Смеркалось. Немецкий летчик, ничего не подозревая, зарулил на стоянку и открыл дверцу, чтобы выйти. Уже начали сходить на землю члены экипажа, как вдруг им стало ясно, что произошла ошибка: их встречали русские. Тут же дверца захлопнулась.

Летчик начал сразу же взлетать. Но длинная автоматная очередь прошлась по шасси, по пневматикам и прекратила взлет. Пришлось немцам остаться…

Вот уже вторую ночь мы бомбим Херсонес, последний кусок земли, где еще держатся немцы. Бомбим аэродром, откуда поднимаются их самолеты.

Сегодня как-то особенно тихо, и майская ночь кажется такой мирной, совсем не военной. Чуть светлеет берег. Дальше — море. И мне представляется, будто я иду босиком по гладкому песку, а волны ритмично набегают на берег, ласково касаются моих ног и размывают следы. Иду и слышу, как плещет море, слышу очень явственно. Сквозь привычный шум мотора…

— Через пять минут Севастополь.

Это Нина сообщает. Я снова возвращаюсь в кабину, смотрю вперед, туда, где должен светлеть город.

Никогда я не была в Севастополе, но читала о нем, и этот южный морской город с бухтами, пристанями, белыми зданиями и памятниками встает в моем воображении удивительно красивым: светлым, легким, почти воздушным. После войны я приеду в этот город. Может быть… А сейчас в нем — война. Развалины, груды обломков, траншеи, артиллерийские позиции…

Летит мой самолет, спокойно рокочет мотор. И вдруг происходит что-то непонятное: все небо впереди, справа, слева оживает, заискрившись вспышками, огненными полосами. Отовсюду стреляют вверх. А там, где находится Севастополь, и далеко вокруг него земля расцветает огнями ракет. Сотни огней. Сверху похоже на пестрый ковер или клумбу, сплошь заросшую яркими цветами — желтыми, оранжевыми, красными…

— Салют! Это салют! Севастополь — наш! — кричим мы с Ниной одновременно.

Действительно, это салют наземных войск в честь освобождения Севастополя. Палят зенитчики, артиллеристы, стреляет пехота, катера. Теперь, можно считать, Крым — наш. Вот только Херсонес еще… Вероятно, завтра и там будут наши. Наверняка будут.

Нина не выдерживает и тоже выпускает в воздух несколько цветных ракет.

— Ура Севастополю!

Да, я непременно приеду в этот город. Я еще никогда не видела его…

Угнали в Германию

Просторное село раскинулось на правом, высоком берегу Днепра. Хатки-мазанки, стройные тополя, колодцы с «журавлями».

Отсюда, с крутого холма, далеко виден Днепр. Видно, как изгибается русло реки, как, сделав большую излучину, скрывается за возвышением. А по ту сторону, где берег пологий, тянутся бескрайние поля, светлеют хатками села.

В этом селе у нас остановка. Полк перелетает из Крыма в Белоруссию, на другой фронт.

В хате, где мы с Ирой остановились, очень чисто и очень тихо. Кроме хозяйки, молчаливой женщины средних лет, — никого. Мерно тикают ходики над столом. Со стены смотрит лихой парень с усами. Рядом — еще фотография: тот же усач и гладко причесанная девушка, очень похожая на хозяйку. Это, конечно, она. Тогда ей было, наверное, лет двадцать. Между этими фотографиями, чуть пониже, третья. На ней та же девушка, только лицо покруглей да брови над веселыми глазами поразмашистей. В уголках полных губ — еле заметная улыбка. Она? Или дочка, может быть?

Хозяйка неслышно ходит по дому, печально смотрит из-под платка, низко надвинутого на лоб. На худом лице — большие испуганные глаза. Скупо, в нескольких словах, рассказывает о себе. Мужа убили на войне. Восемнадцатилетнюю дочку немцы угнали в Германию.

Угнали… Раньше о людях так не говорили. Она произносит это слово привычно просто.

Молча она достает из комода несколько почтовых открыток. Протягивает нам. Из далекой неметчины от дочки Нади. А дочка пишет, что с утра до ночи батрачит на ферме под Лейпцигом, что сердце разрывается от тоски по дому, по родному краю. Каждая открытка начинается словами: «Мамо моя рiднесенька!..»

Я невольно поднимаю голову и снова смотрю на фотографию девушки с темными бровями-крыльями. Только теперь мне кажется, что улыбки на ее губах уже нет и в глазах — слезы. И я вдруг живо представляю себе, как она, упав на солому, плачет там, одна, в неволе, вспоминая мать, и эту хату, и Днепр…

Пока мы читаем, женщина выходит из комнаты. Потом возвращается с заплаканными глазами и прячет открытки в комод, бережно завернув их в белый платочек. Некоторое время мы молчим. Ира и я сидим подавленные, не зная, где найти такие слова, которые могли бы утешить бедную женщину. Нет таких слов. И все же Ира говорит глуховатым, каким-то чужим голосом:

— Еще немного потерпите. Скоро войне конец. И тогда дочка вернется, все будет хорошо…

Почему-то нам неловко, словно и мы виноваты в том, что немцы угнали Надю. В комнате невыносимо громко тикают ходики. Я смотрю в окно. Там течет серебристый Днепр, над ним — белесое небо. В конце улицы медленно поворачивается «журавль». По тропинке идет девушка в белом платочке с ведрами на коромысле.

А Надя — под Лейпцигом…

— Все будет хорошо, — повторяет Ира.

Женщина кивает головой, соглашаясь. Но глаз не поднимает. Смотрит вниз, на яркий василек, вышитый на скатерти. Задумчиво гладит пальцем синий цветок, тяжело вздыхает. И все же мы чувствуем, что на душе у нее стало легче. И она благодарна нам.

Год последний

Второй Белорусский

Сюда мы прилетели, совершив большой прыжок из Крыма. Мелитополь, Харьков, Брянск… Теперь мы — в составе Второго Белорусского фронта.

Базируемся временно в Сеще. Здесь все взорвано — городок, ангары, склады. Земля изрыта, перекопана. Еще до войны тут был огромный аэродром. Немцы тоже его использовали: это была крупная авиационная база.

Живем в больших землянках, хорошо оборудованных. А поднимешься по